Лен Евгеньевна, смотрела я Гоголя, мы с Гелем вдвоём повелись, ещё как!)))
я даже после этого к своему ужасу обнаружила, что "Вий" - не в "Диканьке", а в "Миргороде". Стыд-позор мне...
"Лето". Неоднозначно... Особенно Цой, озвученный Клявером. Да и смотрела после того, как прочла это
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1827314177328970&id=100001512153642 (поскольку не все смогут на фб, постараюсь здесь много букв)
Воспоминания Натальи Науменко о Викторе Цое
Наталья Науменко, 23.05.2009
Глубокая осень или начало зимы. К нам зашел Свин со своей компанией. Среди шумных панков резко выделялся темноволосый высокий мальчик с серьезным лицом. Выделялся восточной внешностью, напряженностью движений, отстраненностью от событий; вообще отдельно существовал.
- Не обращай внимания! - сказал Свин. - Цой всегда такой, он у нас молчун. Комплексы подростковые...
- Очень интересный мальчик, - подумала я, приветливо улыбаясь и предлагая чай. - Застенчивый какой! А «Цой» - наверное, прозвище...
«Цой», оказывается, фамилия. И он привык, когда его так и зовут: Цой.
Теперь Витя часто приходит к нам вместе с Лешей Рыбиным. Они создали группу, пишут песни и поют эти песни Майку. Майк хвалит, мне тоже все нравится.
Они у нас теперь почти каждый день. Радостный Витя в белой своей
дубленке заглядывает в комнату из коридора:
- Леша, я здесь до утра остаюсь! Родителям позвонил.
(Улыбка хитрющая!..)
Рыба немедленно бежит на улицу к телефону-автомату. Возвращается довольный:
- Мне мама тоже разрешила заночевать...
Сидим на кухне, курим, говорим. Заходят соседи, хмыкают, якобы случайно выключают свет, и тогда под чайником синим цветком горит газ. Лешка в разноцветном клетчатом пиджаке слоняется взад-вперед по коридору. Жалко его. Но у нас с Цоем свои разговоры, другим не интересные. Например, выяснилось, что мы оба любим помидоры, одежду черного цвета и страну Японию. Цой хорошо рассказывает: остроумно, несуетливо, точными словами. Его ирония беззлобна, глаза лучатся, а улыбка обнимает... Неужели это тот самый неловкий, неуклюжий мальчик?...
- Еще чайку, Наталья Васильевна?
- Если не трудно, Виктор Робертович.
- Утро уже!
- Да, Женька сейчас проснется...
Идем в комнату. Сынуля (ему полгодика) лежит с открытыми глазами, улыбается. Пока готовлю смесь, Цой играет с ним, разговаривает. Меня в очередной раз удивляет, как умело Витя обращается с ребенком. Он с явным удовольствием берет Женьку на руки, помогает менять ползунки и мыть попку теплой водой из чайника. Однажды не выдержала и спросила:
- Не брезгуешь? (Майк, например, с трудом терпит неизбежные моменты ухода за мелким)
- Ты что? - узкие глаза изумленно округлились. - Он же маленький!
И позже:
Тебе идет держать младенца на руках. Это очень красиво...
***
Редкий вечер теперь обходится без Вити и Леши. Соседи с чайниками и кастрюлями привычно перешагивают через вытянутые ноги курящего в коридоре Цоя, здороваются, спрашивают, как дела. Со мной Виктор Робертович мил и почтителен, а мне до смерти хочется его поцеловать. Я так и сказала Майку:
- Сделай мне подарок на День рождения: разреши поцеловать Цоя! Майк удивился, но, конечно, позволил.
***
Мне 22 года! Майк уехал на свою работу, вернется только завтра... По улице Марата иду за покупками. Холодно. Серый ветер бросает снег в лицо, осыпает ледяными крупинками синее пальтишко из «Детского мира». Чувствую себя королевой: сегодня мой праздник, и сегодня я поцелую Цоя!
Приехали гости: Наташа, Люда, Иша (еще не муж Люды, а просто друг Майка), Леша, Витя, еще кто-то. Александр Петрович принес собственноручно испеченный торт. Цой подарил свой рисунок («Марк Болан», тушь, перо). На обороте мальчишеским почерком: «Н.В.Н. Дарю!!! В предвкушении прощения за сказанные бестактности, в поздравление с днем рождения и в приветствие двадцатидвухлетия. Желаю восхищаться мной. Всегда твой. Гарин (Цой). Ленинград, 1982, 21.01. Ах!»
Очень трогательно.
- А почему Болан?
- Пусть и Майку будет приятно!..
Угощение - скромное, вино - сухое, но у нас весело и шумно. Гости слушали музыку, выходили курить, снова заходили. Маленький Женька радостно приплясывал в кроватке и всем улыбался. Потом он заснул, и все перебрались на кухню. Я позвала Цоя в коридор: «Майк разрешил тебя поцеловать. Можно?» Потянулась руками к плечам; Цой, улыбаясь, нагнулся, обнял...Я так и знала - он весь мне давно знакомый, родной...
На полу просторной кухни сидели полукругом. Леша и Витя пели свои песни, Тася пела молдавские, все вместе - аквариумские и «Люблю я макароны». Потом соседи разошлись по своим комнатам, гости отправились на Лиговку ловить моторы, кто-то расположился на полу под столом, Александр Петрович занял свое «законное» место - кресло-кровать. Я прилегла на краешек дивана, где уже спали Иша и Рыба. На полу сохла лужа пролитого клубничного варенья. Убирать нет сил, да и перебудишь всех... Цой кинул на пол белую дубленку (и совсем не по-гусарски), улегся, взял в свою руку мою свесившуюся ладошку. Так прошла ночь.
Мы с Майком сидим на диване, уставившись в телевизор. Входит Цой с каким-то вопросом. Майк быстро убирает руку с моего плеча.
- Ты что? - удивляюсь я.
- Твой пришел. Думаешь, ему приятно смотреть, как я тебя
обнимаю? Муж, право имею... Мне бы не понравилось.
Муж. Право имеет. Мой замечательный, благородный муж!..
Людочка, потряхивая черными кудрями, говорит удивленно:
- Мы с Наташкой Крусановой видели вчера тебя и Цоя! На
Лиговке.
- А я почему вас не видела?
- Вы никого не видели. От вас сияние шло!
Надо же! Да, шли мы вчера к метро. Втроем - с Рыбой. Вечерняя улица была странно ликующей и шумной, фонари и фары перемигивались, переглядывались и празднично сверкали.
А ехали мы к Вячеславу (двоюродный брат, группа «Капитальный ремонт»). Слава снисходительно показал моим мальчикам какие-то аккорды, что-то рассказал, объяснил... Как будто они играть не умеют!.. Хотя Вите нравится учиться, он никогда не стесняется спрашивать, узнавать.
Я не слишком часто хожу на концерты, но сегодняшний в рок-клубе пропустить нельзя. Куда бы только Женьку пристроить?
Все в порядке: Люда договорилась со своими девочками в общежитии, они обещали понянчиться.
Женьку привезли на Кузнечный, в Перцов дом, и оставили там на попечении Аллы и Ларисы. Пока младенец осваивался и кормился, девчонки переодели меня в Ларисин темно-синий костюм (вельвет, мелкий рубчик).
И был праздник в рок-клубе, и хорошая музыка, и почему-то пахло весной. Мы, юные и веселые, галдящей толпой шли от улицы Рубинштейна на Боровую. Возле дома Майк вдруг сказал: - Виктор, не проводишь ли Наталью за мелким? Я что-то устал.
Все смолкли и уставились на Майка, а он неторопливо завернул во двор.
На Кузнечном нашу компанию ждали: на столе - чай, вино, еда! Лариса и Алла уверяли, что Женька без мамы не особенно скучал, а возиться с ним ни капельки не хлопотно. Началось волшебное веселье. Мы с Цоем то и дело оказывались в каких-то коридорах, уголках и закутках. Сидели на полу и целовались. Как одноклассники на школьном вечере. Временами включалось сознание и отмечало удивительную вещь: друзья наши странно себя вели. Вроде бы, они любили Майка, но вместо того, чтобы нас с Витькой укорять и осуждать - оберегали и «создавали условия». Мои же угрызения совести моментально испарялись, когда в лицо светили лукавые и нежные прищуренные глаза. Все это было похоже на сон...
Ночью мы с Женькой все-таки оказались дома. Майк сидел грустный, такой одинокий... Мне стало жалко его, но он сам все испортил: стал кричать, что он волновался, и как не стыдно, и что пешком идти десять минут!...
- Я и не собиралась сразу уезжать, мы в гости поехали.
- Ты должна была просто съездить за мелким!
Странный какой Майк: сам же с Цоем отправил, теперь ругается...
Александр Петрович из своих Березников прислал длинное письмо (ответ на мое, написанное ямбом). Там среди прочего - утешения Майку по поводу моего увлечения: «Она, наверно, видит в Цое ТЕБЯ в добрачном cовершенстве...»
Батюшки, до чего дошло! Переживает Майкуша.
Цой принес из дома пачку фотографий. Вот его отец - похож на японца, только высокий. Мама -такая белая, даже СЛИШКОМ русская. Младенчик-это маленький Витька! Витя - школьник. Витя в своем училище режет из дерева разные вещицы (Цой всем дарит деревянные пепельницы, мне-коричневые легкие кольца).
- А почему здесь твое лицо закрашено желтым фломастером?
Кто это сделал?
- Я! - Витька усмехается невесело.
Ясно: обзывали «желтым», «узкоглазым»...Сволочи! Глажу по плечу. Так хочется пожалеть, защитить. Вдруг понимаю, что за время нашего знакомства кое-что изменилось: из покровительницы я превратилась чуть ли не в маленькую девочку...
Цой снова весело рассказывает о своих приятелях, о группе «Палата № 6», о Максе.
- Я вас обязательно познакомлю. Вот послушай его песню!
Слушаю. Нравится.
- Знаешь, у Макса есть голубые джинсы, яркие такие; ему малы. Я их куплю и тебе подарю. Очень пойдет!
Гитара уже отложена, моя щека вместо грифа ложится на его ладонь. Сидим так, замерев.
- Женька смотрит. Мне кажется, что он всегда внимательно нас
слушает и все понимает.
- Мне давно так кажется. Даже неловко бывает. Ничего, он тебя
любит.
- И я его.
«Я написал песню, - шепнул однажды Цой. - Потом услышишь». Услышала вечером. От слов «мне кажется, что это мой дом», «мне кажется, что это мой сын» стало жарко и очень грустно. Так же грустно слушать, как Цой поет: «Устал я греться у чужого огня». Хотя поет он с лукавой улыбкой, всегда дурачась...